Неточные совпадения
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там
найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову
на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда,
сном.
Увы,
на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во
снеОни тревожат сердце мне.
«Это праздничный день, когда человек
находит сам себя», — сказал он себе, закурив
на сон грядущий последнюю папиросу.
— Недостатка в месте у меня нет, — ответил он, — но для вас, я думаю, лучше ехать, вы приедете часов в десять к вашему батюшке. Вы ведь знаете, что он еще сердит
на вас; ну — вечером, перед
сном у старых людей обыкновенно нервы ослаблены и вялы, он вас примет, вероятно, гораздо лучше нынче, чем завтра; утром вы его
найдете совсем готовым для сражения.
— Н — нет, — ответил я. Мне самому так хотелось
найти свою незнакомку, что я бы с удовольствием пошел
на некоторые уступки… Но… я бы не мог объяснить, что именно тут другое: другое было ощущение, которым был обвеян мой
сон. Здесь его не было, и в душе подымался укор против всякого компромисса. — Не то! — сказал я со вздохом.
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще стояло ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную тревогу, с какой во
сне я искал и не
находил то, что мне было нужно, между тем как рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право
на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Как
сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний раз
на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже был в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я
нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
Все это я не во
сне видел, а воочию. Я слышал, как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я видел и улыбки, и нахмуренные брови; я ощущал их действие
на самом себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а другой думал единственно о том, как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не
нахожу настоящих красок.
Теперь он желал только одного: забвения прошедшего, спокойствия,
сна души. Он охлаждался более и более к жизни,
на все смотрел сонными глазами. В толпе людской, в шуме собраний он
находил скуку, бежал от них, а скука за ним.
Марта принесла в глиняной чашечке бруснику с яблоками и принялась рассказывать, что нынче ночью видела во
сне, как она была в подружках
на свадьбе и ела ананасы и блины с медом, в одном блине
нашла бумажку сто рублей, и как от нее деньги отняли, и как она плакала. Так в слезах и проснулась.
— Это такие люди — неугомонные, много я их встречал. Говорят, будто щуров
сон видели они: есть такая пичужка, щур зовётся. Она
снами живёт, и песня у неё как бы сквозь дрёму: тихая да сладкая, хоть сам-то щур — большой, не меньше дрозда. А гнездо он себе вьёт при дорогах,
на перекрёстках.
Сны его неведомы никому, но некоторые люди видят их. И когда увидит человек такой сои — шабаш! Начнёт по всей земле ходить — наяву искать место, которое приснилось.
Найдёт если, то — помрёт
на нём…
Насчет манер было еще хуже: Фома решительно не мог образовать по-своему Фалалея, который, несмотря
на запрещение, приходил по утрам рассказывать ему свои
сны, что Фома Фомич, с своей стороны,
находил в высшей степени неприличным и фамильярным.
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет под головы и легла под арбой
на примятую сочную траву.
На ней была одна красная сорочка, то есть шелковый платок
на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги не
находили места, глаза были подернуты влагой
сна и усталости; губы невольно открывались, и грудь дышала тяжело и высоко.
На меня от его говора самым неприличным образом
находил неодолимейший магнетический
сон.
Как сквозь
сон помню: лишь только он мне пересказал об этом, я опять обеспамятел и уж спустя недели четыре, придя в себя, спросил его о боярине; он сказал мне, что никакого тела не подымали
на том месте, где
нашли меня…
В последнее время мы виделись очень редко. С ним сделалось что-то странное: не сказывается дома и сам никуда не выходит, смотрит угрюмо, молчит, не то что боится, а словно места себе не
находит. Нынче, впрочем, это явление довольно обыкновенное.
На каждом шагу мы встречаем людей, которых всегда знали разговаривающими и которые вдруг получили"молчальный дар". Ходят вялые, унылые, словно необыкновенные
сны наяву видят. И никому этих сновидений не поверяют, а молчат, молчат, молчат.
«Вот дуралей-то!» — прибавлял он, повертываясь опять
на прежний бок, и таким образом он промучился до самого утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог ехать к Жиглинской, где ожидал встретить князя, который, может быть, снова предложит ему деньги; но князи он не
нашел там: тот был дома и отсыпался за проведенную без
сна ночь.
Молча думали оба и, не
найдя лица, молча вернулись в избу. Хозяин, один из Гнедых, равнодушный ко всему в мире, одинокий человек, раздумчиво почесывался со
сна и вопросительно смотрел
на Жегулева. Тот спросил...
«У человека под пазухами или
на шее садится болячка червена, и в теле колотье почюет, и внутри негасимое горячество или во удесех некая студеность и тяжкое воздыхание и не может воздыхати — дух в себя тянет и паки воспускает;
сон найдет, что не может перестать спать; явится горесть, кислость и блевание; в лице человек сменится, станет образом глиностен и борзо помирает».
— Нет, я не спала, — отвечала Катерина, с усилием подавляя свое волнение. —
Сон и не шел ко мне. Он все молчал и только раз позвал меня. Я подходила, окликала его, говорила ему; мне стало страшно; он не просыпался и не слышал меня. Он в тяжелом недуге, подай Господь ему помощи! Тогда мне
на сердце стала тоска западать, горькая тоска! Я ж все молилась, все молилась, и вот это и
нашло на меня.
Я села, прижалась к нему и забылась совсем у него
на груди, словно
сон какой
нашел на меня, а как очнулась, вижу, стоим у широкой-широкой реки.
Развитие Елены основано не
на большой учености, не
на обширном опыте жизни; лучшая, идеальная сторона ее существа раскрылась, выросла и созрела в ней при виде кроткой печали родного ей лица, при виде бедных, больных и угнетенных, которых она
находила, и видела всюду, даже во
сне.
Тебе дано мне оказать услугу,
Пойми меня —
на помощь я зову!
Хочу тебе довериться как другу:
Я не портрет, я мыслю и живу!
В своих ты
снах искал во мне подругу —
Ее
найти ты можешь наяву!
Меня добыть тебе не трудно с бою —
Лишь доверши начатое тобою...
Воротясь
на квартиру, Патап Максимыч
нашел Дюкова
на боковой. Измаявшись в дороге, молчаливый купец спал непробудным
сном и такие храпы запускал по горнице, что соседи хотели уж посылать в полицию… Не скоро дотолкался его Патап Максимыч. Когда наконец Дюков проснулся, Чапурин объявил ему, что песок оказался добротным.
«Ага,
нашла коса
на камень! — подумал Андрей Николаевич, вспоминая свой
сон. — Он тебе спуску не даст, не то что я».
— Чудно что-то я нынче во
сне видела, — говорила кухарка, в полусвете потягиваясь
на другое утро. — Вижу я, будто дядя Хведор с печи слез и пошел дрова рубить. Дай, говорит, Настя, я тебе подсоблю; а я ему говорю: куда уж тебе дрова рубить, а он как схватит топор да и почнет рубить, так шибко, шибко, только щепки летят. Что ж, я говорю, ты ведь болен был. Нет, говорит, я здоров, да как замахнется,
на меня страх и
нашел. Как я закричу, и проснулась. Уж не помер ли? Дядя Хведор! а дядя!
В школе мои спутники давно уже спали. Я пробрался
на свое место, но не мог уснуть. Меня беспокоили сведения, сообщенные гольдами. Они знали только стойбища своих сородичей и ничего не могли сообщить об удэхейцах, а также не знали, в бассейн какой реки мы попадем после перевала через Сихотэ-Алинь и скоро ли
найдем туземцев по ту сторону водораздела. Наконец усталость начала брать свое, мысли стали путаться, и я незаметно погрузился в
сон.
— Так-то у нас дома баба была, — начал Чикин, — так с печи, почитай, два года не сходила. Стали ее будить раз, думали, что спит, а уж она мертвая лежит, — так тоже все
на нее
сон находил. Так-то, милый человек!
Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как
сон. Почему-то мне было жаль и себя, и дедушки, и армянина, и самой армяночки, и было во мне такое чувство, как будто мы все четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не
найдем. Дедушка тоже сгрустнул. Он уж не говорил о толоке и об овцах, а молчал и задумчиво поглядывал
на Машу.
«Жалкий человек! — подумал банкир. — Спит и, вероятно, видит во
сне миллионы! А стоит мне только взять этого полумертвеца, бросить его
на постель, слегка придушить подушкой, и самая добросовестная экспертиза не
найдет знаков насильственной смерти. Однако прочтем сначала, что он тут написал».
Прошла неделя со дня приезда семейства Волгиных
на хутор. Эта неделя показалась детям каким-то сплошным и радостным
сном. С каждым днем они
находили все новые и новые прелести в своей деревенской жизни.
«Ишь дрыхнут, псы смердящие, телки бесхвостые, — внутренно бранила она покоющихся мирным
сном Фимку и слуг. — Дрыхнут и горюшка им мало, что госпожа себе места не
найдет нигде, что ни
на еду, ни
на сон ее не тянет…»
— Слава Тебе Господи!
Нашла Тебя молитва моя, молитва скорбная, глас сердца моего доступен Тебе! — произнес он, вздохнув полною грудью, как бы после тяжелого
сна. — Отлегло…
на душе легче стало! Я не продаю отечества… Я отвожу лишь его от пропасти.
— Слава Тебе, Господи!
Нашла Тебя молитва моя, молитва скорбная, глас сердца моего доступен Тебе! — произнес он, вздохнув полной грудью, как бы после тяжелого
сна. — Отлило…
на душе легче стало! Я не продаю отечества… Я отвожу лишь от пропасти.
«Всё кончено», подумал он, и холодный пот выступил у него
на лбу. Он растерянно подошел к кроватке, уверенный, что он
найдет ее пустою, что нянька прятала мертвого ребенка. Он раскрыл занавески, и долго его испуганные, разбегавшиеся глаза не могли отыскать ребенка. Наконец он увидал его: румяный мальчик, раскидавшись, лежал поперег кроватки, спустив голову ниже подушки и во
сне чмокал, перебирая губками, и ровно дышал.
Надежды
на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец!» иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без
сна, следила за ним и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой
найти признаки облегчения, но следила, часто желая
найти признаки приближения к концу.
— Да вот я взял эту дощечку с собой и говорю: «Это, должно быть, святой образок, я его, глядите-ка, в конюшне
нашел; да еще его и ласточкиным гнездом закрыло, прости господи! А от того или нет, мне вдруг стали
сны сниться такие, что быть какому-то неожиданью, и вот в грозу как раз гнездо неожиданно упало, а этот образок и провещился, но только теперь
на нем уже никакого знаку нет, потому что весь вид сошел. Я просил попа: нельзя ли святой водой поновить?»